Но, с другой стороны, и Варвара – не нава.
Не болотница. Не мавка. Понять бы, кто – и жить стало бы легче.
Он перехватил у своего лица ее руку, тянущуюся, чтобы вновь намочить лоскут.
– Бася, скажите мне. Только честно. Вы кто?
Тонкие светлые бровки недоуменно шевельнулись, ярче проступили на скулах веснушки. Дрогнул в неуверенной улыбке мягкий розовый рот.
– Вам, наверное, солнцем голову напекло. И вообще, возвращаться надо. Вы до лодки дойти сможете?
Господи, подумал Анджей. Мне бы просто подняться. Какая потрясающая сволочь этот Родин.
– Давайте, я вам помогу. Опирайтесь на меня, вы не думайте, я сильная. Бабка, бывает, на огороде наломается, ну и падает, а я ее найду и домой тяну… или мамку… Вот так… вставайте…
Он не помнил, как дошел до лодки, и как они оказались на середине реки – не помнил тоже. Ничего не осталось в памяти.
Глава 3
Омель, Судува
Май 1947 г.
Солнце медленно уваливалось в тучу, и края у нее были золотые. А из серо-синего подбрюшья били широкие длинные лучи, и в том месте, где они падали на воду, пространство реки делалось стальным и пугающим. И ветер пах близким дождем.
Наверное, Варвара задремала на веслах, или время как-то неуловимо сместилось – в этой холерной Ликсне со временем творилось вообще не пойми что, – но когда Анджей открыл глаза, вдруг оказалось, что лодку вынесло на середину реки. Только течения, как он представлял себе, здесь почему-то не было.
Он опустил ладонь в воду. Медленные тягучие струи заскользили меж пальцев.
Варвара шевельнула веслом. Взлетели брызги. Анджей облизнул с губ холодную каплю. Вода была соленой, а запах ее отдавал железом. Так бывает, когда ночью кровь идет горлом, и ты не просыпаешься, и глотаешь ее, а утром приходишь в себя – и этот вкус во рту. Даже не крови, нет. Неотвратимой потери, и ты еще не знаешь, какой именно, и это хуже всего.
– Бася?
– Помогайте мне! Ну?!
Она работала веслами, как одержимая, но нужный им берег упрямо не желал приближаться. Зато тот, другой, с белоколонным дворцом и колокольней на горушке, наоборот, будто магнитом тянул к себе лодку с двумя смешными букашками в ней. Анджей ощущал себя стальной стружкой. Как ни маши веслами, никуда не денешься.
Варвара, запыхавшись, уронила руки. Весла повисли в уключинах. Соленые струи воды пели у бортов, перетекали одна в другую, точно расплавленное стекло. Далеко над поплавами расколола светлое еще небо первая молния.
– Ничего страшного, – нарочито бодрым голосом сказал Анджей. – Если гроза надолго, заночуем во дворце. А утром как-нибудь… По-моему, твоя бабушка переживать особенно не станет. Или ты меня боишься?
– Дурак, – сказала с чувством Варвара и отчаянно, мучительно покраснела.
До дворца добрались совсем в сумерках. В узких аллеях старого парка уже стояла глухая влажная тьма. Ступи шаг с посыпанной гравием дорожки – и ночной сумрак обнимет за плечи, плеснет в лицо запахами мокрой земли и зелени, опахнет щеку птичим крылом, черемуховым холодом, близким дождем… здесь был почти лес. Но небо еще светлело сквозь путаницу крон, изредка опаляемое сине-золотыми зарницами.
Первые капли дождя ударили в землю, когда Варвара с Анджеем были уже на крыльце. Брызнули и свернулись в слежавшейся у порога пыли тугими каплями. А потом сразу – стена дождя. Такая, что и лиц друг друга не разглядеть.
Не слушая путаных возражений Варвары, Анджей ударом ноги распахнул неожиданно легко подавшуюся парадную дверь и втолкнул слабо отбивающуюся паненку внутрь, в пахнущее пылью и нежитьем пространство.
Порыв ветра захлопнул за их спинами тяжеленные створки. Раскатисто и гулко обрушился снаружи на парк, на гонтовые звонкие крыши и кроны деревьев громовой удар. Такой силы, что даже будучи за стенами, они услышали, как гудят на колокольне далекого кляштора колокола.
– Бася? У вас спички есть?
В огромном пространстве пустой и темной залы ему казалось, что Варвара где-то далеко, и когда он услышал почти у самого лица ее дыхание, ему вдруг сделалось отчаянно неловко и страшно. Как будто это порог, граница, которую ни в коем случае нельзя переступать. Потому что дальше – даже не пустота и неизвестность… совсем другая жазнь. Или не жизнь.
– Вот. – В локоть ткнулся углом картонный коробок. Внутри с сухим стуком перекатывалось несколько спичек. Небогато… но ладно.
Желтый рваный огонек очертил скупой круг света. Тени шарахнулись по углам. Две – или Анджею показалось, что больше? Широкая, плавным изгибом спускающася лестница, витражное окно в пролете… за синими и алыми стеклами сплошная стена дождя, беснуются под ветром тополевые кроны. Ветер несет в отворенную створку капли воды, сорванные листья.
– Давайте наверх, – решил Анджей. – Рехнуться от этой мистики можно. А там камин наверняка есть. Замерзли?
Варвара неуверенно передернула под тоненьким платьишком плечами. Все-таки они успели промокнуть, а еще до того обгорели на солнце, и теперь озноб полз по рукам, по спине, заставляя стремиться к теплу живого огня.
И еще… ему показалось? кто-то заглядывал в окна, приникал к самым рамам. Следил, как они поднимаются по лестнице, почти наощупь, потому что спичка догорела до самого конца, обжегши Анджею пальцы, а вторую спичку зажигать было нельзя, иначе нечем было бы разжечь камин. Анджей, правда, слабо понимал, чем они будут этот камин топить, но искренне надеялся, что в заброшенном дворце найдется хоть что-нибудь. Старая мебель, книги… конечно, пускать книги на растопку грех, но что делать.
Потом Варвара нашла в комоде свечи.
Оставив Анджея возиться с камином, она побрела по комнатам. Синевато-зеленый сумрак, наполняющий их, был похож на застоявшуюся воду. От него лица изображенных на портретах людей делались почти живыми, и Варваре казалось, они следят за каждым ее шагом. Дождь стучал в мутные от старости стекла, гнулись под ветром ветви вековых ив и тополей, окружающих галерею. Варвара вдруг поняла, что если прислушаться, в реве дождя можно различить конское ржание и перезвон сбруи.
Когда-то полоумная Варварина бабка, решив, очевидно, что дни ее сочтены, решила вдруг поверить внучке семейные тайны. На взгляд Варвары, никаких тайн там не было – бред безумной старухи, которая, к тому же, изрядно приложилась к графинчику домашней наливки. Да и не нужны ей эти тайны сто лет были! Жила она без них счастливо и дальше бы прожила. Так нет же!
Тогда как раз и вечер выдался такой же мрачный. Слепой осенний дождь заливал окна, а они сидели, прижавшись плечами, перед распахнутой грубкой. Бабка яростно шерудила в углях кочергой, отчего искры сыпались малиновыми водопадами, и говорила, говорила…
В час, когда небо полыхает лиловым и золотым, и ветер гнет до земли деревья, четыре всадника Гонитвы придут за тобой – Наглис, Васарис, Саулюс и Грудис. Не спрятаться от них и не спастись, и даже самые крепкие стены не будут защитой, и ни грехи твои им не надобны, ни добрые дела. Настигнут четверо на вороных и серых конях, – как ночь и как рассвет.
И пятый всадник, Ужиный Король, Гивойтос – придет за ними и возьмет твою душу…
Наивная дурочка, она-то думала, что это бабкины сказки. Из тех, тщательно сберегаемых, почитаемых за чудо, таких, которые можно рассказать только своим – или передать младшему в роду по наследству… как ведьмы перед смертью передают свою колдовскую силу, а потом приходит черт и забирает с собой их душу. А оказывается, и черта никакого нет, а есть только вот эти четверо, и Ужиный Король, и душа ее не нужна никому, но разве он об этом спросит?..
Чужие лица заглядывали в витражные окна галереи. Конские гривы липли к стеклам, струились в потоках дождя, похожие на водоросли и плети старых верб.
…В невозможно далекой Лишкяве, в сером, как брошенный на землю плащ-велеис море Дзинтарис в Янову ночь поднимается из волн янтарный дворец, и девочка с зелеными глазами сидит на пороге, пересыпает в руках янтари. Ждет. Эгле королева ужей. Почему Варваре кажется, что у этой девочки ее лицо?
Где-то в конце галереи стукнула оконная створка, зазвенело разбиваемое стекло.
Не может быть, чтобы в этом огромном доме, который и люди-то, кажется, покинули совсем недавно, не осталось ну хотя бы свечного огарка!
Варвара бежала по галерее, вытянув перед собой руки, ничего не видя, ослепнув от близких грозовых вспышек. И те, за окнами, следовали за ней, вились костровым дымом, и это было как во сне, когда нет сил очнуться, сбросить с себя наваждение…
Потом она оказалась в тесной комнатке с единственным окном. В перекрестье рам запуталась бело-зеленая переливчатая звезда. Ветер вздувал занавеску. Дождь, утихая, сонно стучал по жестяному карнизу. Пахло пылью и растопленным воском.
